Письма мертвого человека

[watermelon83]

- дневник Ю.В. Готье за 1919 г.



Тэффи в своем замечательном рассказе "О дневнике" писала, что -

Мужчина всегда ведет дневник для потомства. "Вот, думает, после смерти найдут в бумагах и оценят". В дневнике мужчина ни о каких фактах внешней жизни не говорит. Он только излагает свои глубокие философские взгляды на тот или иной предмет.

Очень точная формулировка, не так ли? Законченность этой картине может придать лишь автор подобного дневника, "набело", задним числом, переписывающий свои записи - дабы придать себе прозорливости в глазах тех самых потомков.
Но наш сегодняшний гость может быть оправдан по обоим пунктам "обвинения": во-первых, его дневник совершенно точно не подвергался корректировке, а во-вторых, будучи профессиональным историком, Юрий Владимирович "не гнушается" писать о "прозе жизни" - и в данном случае именно для потомков, справедливо полагая, что подобная информация может впоследствии пригодиться.
В результате такого подхода мы получаем чудесную возможность заглянуть в прошлое - разве это не восхитительно? Дневник Готье - настоящая кинохроника.

Давайте знакомиться. Француз по матери (и пристрастиям), Юрий Владимирович закончил историко-филологический факультет Московского университета, избрав темой своей научной деятельности "старину седую" - допетровскую державу Романовых. Затем работа в архиве министерства юстиции, библиотекарем Румянцевского музея и преподавательская деятельность в родном университете и на Высших женских курсах. Все понятно - человек науки и с характером - избрать не слишком популярную в обществе тематику 17 века мог только по-настоящему вовлеченный в свою работу человек. Эта его счастливая способность - находить утешение в работе - не раз выручит Готье в дальнейшем.

Готье не слишком подробно останавливается на свои политических взглядах (в основном, в записях лета 1917 г.), но в общем реконструировать их не трудно: увлечение старомосковским государством не сказалось на его политических взглядах, которые, по всей видимости, можно отнести к умеренно консервативным. Николая II и царский режим Готье презирал, но и пораженчества кадетской партии во время русско-японской войны принять не мог: вступив в нее в 1905 г., он покидает кадетские ряды из-за Выборгского воззвания (заметим, что для этого требовалось немалое гражданское мужество).
Уже в 1917 г. Юрий Владимирович не без язвительности приведет свой разговор с Милюковым (к слову сказать - его научным руководителем) - вспоминая, как тот во время японской войны советовал ему "агитировать войска против режима", что Готье счел совершенно неприемлемым, он задастся риторическим вопросом: придерживается ли лидер кадетов подобных же воззрений сегодня?

С другой стороны, не трудно догадаться - и это находит подтверждение в дневнике - что вступление России в Мировую войну Готье приветствовал, как и многие его современники находясь в рамках представлений о благотворном влиянии союзных отношений с республиканской Францией и парламентарной Англией на внутреннее положение империи. Разве не замечательно будет вместе с сильнейшими державами Европы одновременно выиграть две войны - внешнюю, против "германизма", и внутреннюю, против царизма? Получить, так сказать, и проливы, и настоящую конституцию. Да и чего скрывать: для Готье это было еще и личным делом, спасением далекой родины - "прекрасной Франции",

Можно также с достаточной долей уверенности предположить, что Февральскую революцию Юрий Владимирович принял - по крайней мере в первые недели - с оптимизмом, от которого - и это тоже можно утверждать вполне определенно - вскоре не осталось и следа. Взяться за ведение дневника (по словам Готье - занятию пустому, чисто интеллигентскому и "а ля рюс") его побудили провал "наступления Керенского" летом 1917 г. и большевистский мятеж в Петрограде. Язвительный, разочарованный и неплохо информированный (а главное - умный, невзирая на все заблуждения и несомненную пристрастность) Готье находит в нем настоящую отдушину от творившегося вокруг "кабака".

Не сложно, однако, заметить, что со временем общие рассуждения (занимавшие в 1917 г. не менее половины от общего объема записей) все более уступают "частным" (которые, разумеется, так же несут на себе печать интеллекта их автора, а потому не просто полезны, но и весьма занимательны), становящимися все более обреченно отчаянными. Современное положение России, подступающий голод, тяжелая болезнь жены и, наконец, полное неопределенность будущего, не говоря уже об остальных прелестях жизни в Совдепии, постепенно превращают Готье в настоящего мизантропа, живущего лишь ожиданием чудесного избавления - жены от "сахарной болезни", а Москвы - от красных.

И в этом смысле 1919 г. стал для него настоящей трагедией - постарайтесь прочувствовать эти постоянные колебания от растущей надежды до полной безнадежности. Именно поэтому я и назвал этот пост "Письмами мертвого человека". После той явной деградации (в смысле потери интереса к общественным делам, угнетенного состояния духа и - увы! - огрубения и ожесточенности), что наблюдается на страницах этого дневника с конца 1919 и до лета 1922 года, когда опасавшийся обысков Готье передал свой архив американскому профессору (и через шестьдесят лет после этих событий дневник был случайно обнаружен в архиве заокеанского визитера), с немалым удивлением узнаешь, что его автор более-менее благополучно дожил до 1943 г., успев, впрочем, по "делу историков" посетить советские исправительно-трудовые лагеря.

Некоторым утешением - а только бессердечный человек не проникнется сочувствием к Юрию Владимировичу - может служить лишь тот факт, что Володя, единственный сын Готье, о будущем которого так часто тревожился наш герой, - "не пропал", став судебном-медицинским экспертом. А внук Готье - известный врач хирург, ученый и пр. Значит, что его последняя ставка, как грустно писал Юрий Владимирович на исходе 1919 г., все же не была бита.

Ну а теперь, прошу под кат - я не сознательно ограничился лишь небольшими "заметками на полях", не желая вставать между читателями и автором дневника. И, разумеется, настоятельно рекомендую тем, кто еще этого не сделал, ознакомиться с оригиналом - это того стоит.




А это сам автор - после 1919 г.


1 января
Хотя я начинаю год по новому стилю и хотя я переходу на новый стиль всегда сочувствовал, я сам продолжаю чувствовать старый стиль и сам про себя буду встречать его через 12 дней; быть может, это молчаливый протест против режима РСФСР. День без впечатлений, сидел дома и писал лекции; только в занятиях и отрада.

5 января
Целый день чувствовал усталость от вчерашней прогулки на Девичье Поле и на Миусскую площадь; эти прогулки тоже современность: они дают свою колоритную нотку в общую картину русской жизни. На завтра жену требуют на очистку снега — вот еще одна нотка современности; такими «нотками» мы окружены, из них мы не выходим.
Одесса занята добровольческой армией и союзниками. Там поднят трехцветный флаг во имя единой и неделимой России. Наконец-то! Об этом сообщает меньшевицкая газетка «Вечер Москвы», которая, конечно, этому не сочувствует.

8 января
Два тихих дня, в которые большевики позволили нам отдыхать; я старался в эти дни отдохнуть, но едва ли достиг какого-то ни было результата; по крайней мере, сейчас, вечером второго из этих дней, я чувствую себя таким же разбитым, как и ранее. Сегодня возили Володю в цирк и смотрели, как он веселился; но мы веселиться не могли; нигде, может быть, так, как в цирке, не бросается в глаза царящая над нами охлократия: ничего, кроме горильих рож. Вечером долгий и жаркий спор с Ниной по поводу того, что нам предстоит делать и что предпринять для нашего спасения. Мое впечатление, что пока мы еще не понимаем друг друга. Это очень тяжело, тем более что и сам я ежедневно колеблюсь, не зная, что лучше делать. Но я все более и более прихожу к заключению, что деятельность в Совдепии никакая не мыслима и что отсюда, и во имя России, и во имя себя самого, надо уходить.

16 января
В сегодняшних известиях неподражаемое письмо жены «тов. Раскольникова», попавшего в плен к англичанам: офицеры прямо перешли на ту сторону, а матросы в последний момент стали отдавать им честь и величать «Ваше вскбродие» и сами выдали Раскольникова. Русский человек всегда и везде себе верен: «душевной крепости не бе в нас отдавна».

18 января
Было собрание домовых жильцов: свергали домового председателя, который покусился на изнасилование дочери управляющего.

19 января
Был в Храме Спасителя на патриаршей службе; пахнуло чем-то старым и хорошим, но я думаю, что это была моя любовь к Московской Руси, а не сознание силы православной церкви, которая слаба и бессильна, несмотря на внешнюю красоту церковной службы. В то же время шла «демонстрация протеста» по поводу убийства Либкнехта; я ее не видал; говорят, что она особой внушительностью не отличалась. Ободряющих новостей нет; сидел дома и работал.

21 января
Очищена Нарва и подтверждается переворот в Киеве; этого достаточно, чтобы все повеселели, хотя, может быть, и без всякого основания; в остальном — день прошел, и слава Богу; благодарим Его и за то, что Нина вымолила в Совдепе на усиленное питание 30 яиц, 3 фунта пшена и 3 фунта риса; именно вымолила и выстояла.

23 января
Продолжаются напряженные ожидания чего-то такого; быть может, не будет и на этот раз ничего, а жизнь становится все труднее. Утром я ходил к Мясницким Воротам в магазин Самсонова получать 30 яиц и 3 фунта риса для Нины и Володи. Уже самый факт путешествия так далеко за столь малым характерен для нашего времени, но путешествие по Москве в деловое время утром еще раз произвело на меня ужасное впечатление — вероятно, нашествие Чингис-хана приблизительно так влияло на города, которые ему подвергались: все окна заколочены, все убито, все прекращено; не скоро удастся все исправить и привести в порядок тем, кто будет призван это сделать.

26 января
Был у меня Н.А. Бердяев, несомненно выдающийся и приятный человек. Живя литературным трудом и, вероятно, капиталом, он тоже дошел до стенки и говорил со мной о возможности получить место по части музеев и архивов; я, конечно, дал ему все необходимые советы и указания. В беседе он высказал мысль, которую я вполне разделяю, хотя она до моего сознания еще не доходила: у нас слишком много разлагающих сил и слишком мало, точнее, совсем нет сил слагающих; в этом наша величайшая трагедия и опасность. Он был ранее оптимистом, но сейчас изменился к худшему; однако, его пессимизм не превосходит моего.

31 января
Сегодня несколько радостей, характерных для современного момента; Маша приехала из деревни и привезла картофеля 7 пудов, 6 фунтов масла, 7 фунтов крупы и 3 огромных ковриги хлеба; читал в Шанявском, был народ и дали денег с сентября; и, в-третьих, не было никакого пленума или комиссии. Общих слухов никаких; все остается, как вчера; говорят, что на Принцевы острова они не едут; для нас это было бы даже и лучше.

4 февраля
События дня: нота тов. Чичерина правительствам союзников: предлагаются концессии, амнистии, уплата по займам, с условием, чтобы внутренний строй Советской России остался нетронутым. Некоторые считают это капитуляцией, но я не держусь этого мнения; вся нота полна лжи, обычной для большевиков; они обещают что угодно, с тем чтобы при случае обмануть и отречься от всех своих обещаний. Для меня вопрос состоит в том, что союзники из этого сделают или захотят сделать: сделают ли вид, что они им поверили, и вступят в переговоры, или же это будет моментом полного между ними разрыва. Я думаю, что, на худой конец, если они начнут договариваться, то будет небольшой момент, когда сношения с заграницей будут возможны; тогда надо этим воспользоваться и уехать.

7 февраля
Вернулся А. Э. Вормс с финляндской границы; его с большевицким паспортом не пропустили, тогда как будто бы пропускали людей без оных; Вормс сидел 3 дня на границе, читал газеты финские, шведские и английские и вынес впечатление, что английской интервенции не будет, потому что внутренние затруднения Англии слишком велики. Сегодня узнал, что арестовали у нас в доме самых влиятельных членов домового комитета — кн. Урусова, Соколова и Крылова; уверяют, что это визитная карточка бывшего председателя Славина. Сегодня целый день мрачное настроение.

18 февраля
За два дня произошли большие и неприятные события. «Военный Контроль», поселившийся в нашем доме, переименовывался в «Особый отдел ВЧК» и стал пухнуть и расширяться. «По стратегическим условиям» они выселяют всех жильцов старого Солововского дома, и все 10 оставшихся квартир вселяют в дом № 4, т. е. наш. При этом недвусмысленно говорят вокруг, что и весь дом будет постепенно выселен. Приходится опять думать о переезде в Музей; об этом ведутся переговоры, и мы уже сейчас отправили часть мебели в Музей. Надо все устроить и все привести в порядок, а там, может быть, удастся и что-нибудь сделать с собой самими. На общем горизонте мертвая зыбь.

19 февраля
Все по-прежнему, и даже нет интересных слухов. Для проведения фантасмагорических штатов Румянцевского Музея я был водим в Комиссариат Народного Просвещения на заседание коллегии комиссариата. Председательствовал тов. Покровский, но я никогда не думал, чтобы он вел заседание так вяло, скверно и неумело. На заседании присутствовала Н. К. Крупская-Ульянова-Ленина, без 5 минут русская императрица; я не ожидал видеть ее такой, какая она есть, — старая, страшная, с глупым лицом тупой фанатички, причем ее уродство подчеркивается ясно выраженной базедовой болезнью; остальные присутствующие были Познер, Шапиро, Маркс и другие представители господствовавшего племени, кроме тов. Чачиной — тип вечно смущающейся, краснеющей и мигающей учительницы, тоже фанатического вида, которая при Н. К. Крупской состояла вроде того, как mezzo-soprano состоят при soprano в италианских операх.

Первый вопрос, на котором я присутствовал, касался невразумительной и сумбурной записки Ленина, сущность которой сводилась к тому, что вся Совдепия должна покрыться сетью библиотек, причем каждая из них должна дать отчет о своих успехах, а все вместе — соревновать одна перед другой. К записке все относились совершенно так же, как в былое время к тому, что всемилостивейше начерталось на всеподданейших докладах.

Watch on YouTube

23 февраля
Буржуйно отдыхал, пролежав в постели до 12 часов, и целый день ходил по гостям до оттяжки. В газетах сообщается об уходе в отставку Краснова и о том, что где-то неподалеку от Одессы большевики столкнулись с французами; быть может, это сдвинет дело с мертвой точки.
Сегодня день годовщины основания красной армии; на тех улицах города, где я сегодня был, праздник этот не выражался ничем, кроме нескольких уродливых плакатов.

24 февраля
Новостей никаких, кроме разве того, что к нам едут ревизоры из западных социалистов — Каутский, Адлер, Гильфердинг, Гендерсон, Лонге и т.п. Что могут нам дать они? Ничего или что-нибудь еще худшее, чем то, что мы имеем.

27 февраля
Два дня прошли в переезде, и вот мы теперь стеснены в 2-х комнатах, в которых еле помещается та часть имущества, которая нам необходима для жизни. Извольте при таких условиях заниматься и двигать науку, т.е. исполнять ту обязанность, которую с нас не снимают и большевики. Мне было сначала очень грустно покидать еще 1/2 квартиры и остаться в двух задних комнатах; грустно, потому что, въезжая в эту квартиру, мы думали, что она будет для нас вековечной квартирой; потому что она нам подходила по всем своим условиям. Но, переехав, я чувствую себя легко и вспоминаю стихи Печерина о пловце на море в челноке; еще один якорь сорван, еще одной задержкой меньше; надо жить на бивуаках, пока не околеешь, или не уедешь, или не переживешь это ужасное время. Но все-таки в таком стеснении жить нельзя и надо искать выхода в переселении в Музей, от чего я отказывался в течение целых 20 лет. На общем горизонте муть.

Узнал, что делают предложение поступать на службу подслушивать частные разговоры по телефону на правах военной цензуры; такое предложение сделано было моему товарищу В.А.К.

Все более и более убеждаюсь, что приезд социалистической делегации не сулит нам ничего хорошего; между прочим, для них реквизировали особняк А.В. Рериха в Малом Каретном переулке; таким образом, светила социализма будут жить в награбленном добре; это стильно и хорошо.

6 марта
Решение судьбы будет не в пятницу, а в понедельник; наше будущее зависит от цвета социалистической академии, которая, видимо, не сумев ничего сорганизовать из себя, желает внедриться в Московский Университет силой; таков смысл всей реформы: озлобленные неудачники, ничтожества, преисполненные самообольщения, желают распоряжаться судьбами Московского Университета. Кругом все мертво; надежды на освобождение меркнут все более и более; а процесс перегнивания затянется надолго.
Большевики внезапно объявили на завтра праздник 3-го Интернационала. Что это значит, я как-то, к стыду моему, не понимаю.

10 марта
На большом горизонте нет ничего ясно видного; однако в эти дни вновь оживились слухи, быть может, в связи с их беспокойством и недовольством, которое они, по-видимому, проявляют за эти дни; опять говорят о каких-то наступлениях в Балтийском крае, в Литве и к Минску, всему этому я, впрочем, значения большого не придаю.

В субботу мы устраивали пир у Курдюмовых на Ярославском вокзале; я записываю это, потому что факт этот характерен для нашего времени: 12 человек собрались на кооперативные блины, потому что всем хотелось забыться, выпить алкоголя и наесться блинов; пир начался в 9 часов и продолжался до 4-х часов ночи; по правде, все было забыто, было тепло, светло и весело.

В тот же день до пира я был призван в ВЧК, в ее особый отдел, поселившийся у нас во дворе; я должен был дать показания по делу кн. Ю.Д. Урусова, обвиненного в «сокрытии государственного достояния», каковым оказались документы исторического значения. Урусов мне говорил о них два раза, и оба раза я советовал ему сдать их в государственное хранилище; на эти разговоры он сослался, и вот поэтому я и был привлечен к допросу. Первая повестка была в четверг, 6-го; я получил ее после назначенного для допроса времени; в субботу меня потребовали туда по телефону и пригрозили даже арестом, если я скоро не приду.

Я отправился в особняк М.М. Петрово-Соловово и нашел грязный вертеп, наполненный мальчишками-латышами и девками-латышками. Меня попросили обождать в комнате, откуда вытащена всякая мебель — осталось только несколько стульев; я слышал, как резвились латыши рядом, и прочел на стене объявление о том, что фракция коммунистов при особом отделе ВЧК выражает порицание товарищам, которые позволили себе грубое обхождение с товарищами женского пола на кухне. Потом, скрипя сапогами, пришел золотоволосый и голубоглазый человек лет 30-ти, очень вежливый и приветливый, который сказал мне, что он сию минуту к его услугам, и, спустя некоторое время, я позван был в старую спальню этого дома с коринфскими колоннами и дивным зеркалом; следователь Фельдман, с золотыми волосами и безупречным русским языком, более похожий на старого народовольца, чем на современного латышско-еврейского деятеля, допросил меня вежливо и толково и напоследок сообщил, что документы, бывшие у Урусова, составляли делопроизводство Ставки с 25 февраля по 1 апреля 1917, которые он получил, вероятно, как бывший в то время прокурором Могилевского окружного суда. Я не мог не сказать, что было неосторожно такие документы держать у себя.

12 марта
Новое оживление слухов; упорно говорят о начавшемся наступлении Колчаковских войск с востока; быть может, это только очередные самоуслаждающие слухи.

15 марта
Продолжают распространяться слухи о продвижении с востока, о волнениях среди красноармейцев и рабочих, и все веселеют; между тем голод, несомненно, растет; хлеб дошел до 30 рублей фунт, мука до 1100 рублей пуд.

16 марта
Слухи крепнут; говорят о восстаниях среди красной армии, о волнениях на почве голода; забастовки в Петрограде они сами не отрицают. Впечатление, что что-то нарастает, есть несомненно, но когда и во что это выльется, даже и думать об этом трудно.

18 марта
Праздник Парижской коммуны и похороны президента Свердлова; я думаю, что парижские коммунары никогда не думали, что русские варвары будут их праздновать полвека спустя после прелестей 71 года, а президент не думал, что праздник, в установлении которого он, несомненно, принимал участие, омрачится его собственными похоронами.

По слухам, их продолжают толкать с востока.

19 марта
Еще раз пришлось побывать в «коллегии комиссариата». Тов. Покровский очень милостиво докладывал о деле нашего Музея; в заседании были Познер, Артемьев и какие-то 2 типа рабочего вида, говорят, влиятельные члены сего учреждения. Меня очень заинтересовал Артемьев. Вид человека из общества, бледное лицо, желчный и неприятный вид; чувствуется или обиженное самолюбие, или неудовлетворенное честолюбие. Во время разговоров маленькая подробность: заговорили о сверхсметных кредитах; Покровский, смеясь, заявил, что у комиссариата средств на них нет, за исключением ассигнованных на Пермский Университет, который занят чехословаками. Слухи все те же; внимание обращается на Поволжье.

2 апреля
Сегодня первый день оттепели, но весна подвигается лениво. Купили пуд муки за 1300 рублей, вследствие чего начинаем влезать в долги. Большевики открыли, как они пишут, новый заговор, в котором обвиняют с.-р. и с.-д. Гады пожирают друг друга.

8 апреля
Взяли Одессу, вероятно, потому, что никто не хотел ее защищать; все-таки политика союзников мне представляется совершенно непонятной; то начнут, то бросят; относительно русского юга я, однако, не смотрю безнадежно; его завоевание обеспечивает или, точнее, укрепляет вопрос о единстве России.

Готье имеет ввиду, что большевисткие победы "на русском юге" так или иначе обеспечат будущее "единство Великороссиию". Иначе говоря, большевики делают "полезное дело" - невольно, разумеется.

9 апреля
Натиск с востока продолжается; зато взята Одесса; по рассказам, идущим от немногих людей, проникающих сюда извне, большевизм — зараза для всякого солдата и для всякой усталой армии; иностранные войска на юге России разлагаются под влиянием большевизма, да еще усиливаемого пропагандой и подкупом. Вот, быть может, секрет неуспеха всяческих интервенций.

13 апреля
Болышевики бьют тревогу, как они давно не били, — все против Колчака! Таков лозунг; удастся ли им и на этот раз вывернуться или же перевернется новая страница нашей многострадальной истории?





21 апреля
Целый день дома, не выходя на воздух; здесь довольно тепло, а наруже северный ветер, холод, дождь, а под конец снег; уединение отлично действует на нервы; новостей и известий — абсолютно никаких; чтения и заботы о еде — обеде и ужине и о том, хорош ли выйдет хлеб, который Нина сама печет; таковы занятия профессорской семьи, проводящей Пасху у Троицы в 1919.

22 апреля
Сборы на железную дорогу; решаюсь ехать сегодня днем, потому что идти по слякоти на утренний поезд уж очень неприятно. В Москве сумма полученных известий в общем удовлетворительна. Движение с востока не меняет своего характера; это — самое умное и самое сильное из движений, направленных против Совдепии, но скорых результатов оно, конечно, принести не может; нигде я не чувствую так остро презрения к русскому народу, как едучи по железной дороге: гнусные физиономии, грязь, разговоры о пайке, о прелестях или о невыгодах современного режима — вот все, что слышишь.

23 апреля
Вечером, вместе с А. А. Борзовым, потерял 4 часа в «малом совнаркоме», где должны были пройти штаты библиотеки Румянцевского Музея. Он помещается в бывшем кабинете товарищей прокурора палаты; рядом, в комнате, выходящей на лестницу, помещается род приемной, где наставлено несколько стульев и кресел, натасканных из всех комнат здания судебных установлений, которое показалось мне сегодня таким бедным, несчастным и сиротливым. Поразительны физиономии, которые проходили в комнату малого совета и толпились в приемной, — неинтеллигентность так и дышит в них; ужас берет от мысли о том, кто нами правит. Нам, однако, так и не удалось «быть впущенными» в августейшее собрание; 3 часа ушли у них на рассмотрение вопроса о какой-то сельскохозяйственной переписи, после чего нам было сообщено, что «малый совет не ужинал» и что наш вопрос сам тов. Покровский постарается провести за этим ужином. Наше длительное ожидание прерывалось двукратной беседой с диктатором русского просвещения, весьма «милостиво» к нам настроенным; очень характерны были его со смехом сказанные слова, как в Харькове университет попал под неограниченную власть 7 студентов — «студенческую диктатуру». Что это — садизм или что-нибудь другое?

27 апреля
Они сообщают об успехе над Колчаком; этот успех не слишком велик, даже совсем незначителен; однако все же пробуждаются самые пессимистические мысли о будущем; быть может, сорвется и эта, последняя, надежда, и тогда перед нами годы разорения, смуты, анархии, из которых не будет никакого исхода.

29 апреля
Четыре часа стоял в очереди в Госбанке, чтоб получить 20 000 аванса на музейские приобретения. Банк заплеван, загажен; очередь к комиссару — мальчику лет 25 — человек 70 до меня и человек 40 за мной; наслушался всяких недовольств по отношению к болышевикам; недовольство назрело, готово; с востока дурные вести; под Оренбургом товарищи хвалятся победой над Колчаком. Интересно было бы выяснить соответствие между действительностью и тем, что на самом деле произошло.

1 мая
Идя пешком от датчан из Пименовского переулка на Ярославский вокзал, чтобы ехать к Троице, видел толпу несчастных, отправляемых из ВЧК в Бутырки; зрелище грустное и тяжелое. В поезде толпа людей, из коих часть, наверно, желает провести 1 мая вне Москвы.

5 мая
Двое суток у Троицы; отличная прогулка по лесам и полям в воскресенье, 4/21; 15 буржуев и буржуек, выбравшихся из ужасной и отвратительной Москвы, забыли на несколько часов переживаемые горя и испытания и наслаждались убогой русской природой; мне было очень жаль этих бедных буржуев и буржуек, когда им ночью пришлось идти на поезд, чтобы не опоздать на советскую службу. Удивительно кроток и покорен судьбе русский интеллигентный буржуй; среди этой компании были очень богатые люди и очень богатые женщины, и все они удивительно просто примирялись со своей судьбой; я не знаю, хвалить ли их за философское миросозерцание или же презирать за рыхлость.

8 мая
Положение без перемен; опять везде уныние: русская проклятая и глупая интеллигенция снова в отчаянии созерцает свое бессилие и падение; сегодня слышал, что причиной успехов большевиков около Самары являются военнопленные мадьяры; это возможно, хотя мадьяров суют обычно повсюду; так что это подозрительно. Очень интересна показалась мне речь Черчилля, которой отрывки большевики вчера напечатали в «Известиях»; из нее можно вывести, что совсем без внимания Совдепию все-таки не оставят, особенно если мир все-таки будет подписан.

12 мая
Во вчерашних газетах опубликованы условия мира для Германии; товарищи раздувают их тяжесть и неприемлемость для Германии. Они действительно очень тяжелы, но ведь на Западе должна быть такая ненависть и злоба по отношению к Германии, что тяжесть эта понятна... интересен разговор с сербом Д. И. Иличем, который вместе со своей полукомпатриоткой Крюковой приезжает сюда за продуктами: он сказал мне за верное, что Франц-Фердинанд был убит действительно сербской организацией, которая группировалась около сербского генерального штаба, что в этом пункте своих претензий Австрия была права; но что Франц-Фердинанд был убит действительно за дело, так как это был самый большой враг славянства.

Ну, раз "враг народа", сиречь славянства - значит можно.

13 мая
Известия смутны и неопределенны; кадриль на востоке и на юге; большевики не могуг победить врагов, и враги не могут победить болышевиков. Яковлев привез известия, что и в Поволжье режим так же изжит, как здесь, и что при случае там будут также расправляться очень жестоко.

Очередной слух: на юге атаманы Григорьев и Махно провозгласили себя чем-то вроде самостийников, воспользовались полутора миллиардами денег, взятыми у большевиков, и объявили себя врагами советской власти. Бедная Россия! Даже труп ее и то не могут перестать терзать.

14 мая
Посетил М. Н. Покровского, чтобы отблагодарить за расширение штатов Румянцевской библиотеки. Прием был опять милостивый, и слышал следующее по поводу вопроса о покупке иностранных книг, чем он по-прежнему интересуется: «Антанта опять хочет с нами мириться; месяц назад из этого ничего не вышло; теперь, может быть, и выйдет; они навезли в Стокгольм 900 000 пудов всяких вещей — компотов и варенья для детей — и обещают все это подвезти, если мы остановим военные действия против Колчака и Деникина. Удивительно странные люди: как только Колчаку приходится плохо, так они начинают предлагать нам мир».

18 мая
Какой-то новый нажим на западе, около Петербурга, я, однако, теряю всякое представление о смысле этого нажима, раз он производится недостаточными силами и не сразу со всех сторон; бедная Россия действительно превращается в какие-то «живые мощи», которые лежат недвижимо и которые все раздирают.

20 мая
Провел два дня в Сергиеве за разбором писем Герцена, Грановского, жены Грановского и нескольких дам, соприкасавшихся с кружком западников; письма сохранились в семье Корш и теперь предлагаются к приобретению для Румянцевского Музея. Я люблю людей всех московских кружков 40-х годов; люблю эту маленькую ячейку культурных людей, которые светили своим светом на всю горилью Россию, несмотря на их сплетни, их вечную Grübelei [тоскливые размышления], которой уделил место Герцен в «Былом и думах» и о которой не раз говорит в своих письмах жена Грановского.
Из разобранных писем мне более всего интересным показалось одно письмо Грановского к М. Ф. Корш, где он говорит о постоянных припадках тоски, которые им овладевают и от которых он имеет успокоение в вине и картах; и этот талантливый русский человек был русским человеком, несмотря на свою принадлежность к западникам, и он отдавал дань всем прелестям русской жизни. Есть для меня какая-то особая прелесть в чтении писем давно ушедших людей; это то же чувство, что и при архивных занятиях, но какое-то более живое и интимное.

28 мая
Опять московская беготня и целые дни строительства в Румянцевском Музее, без надежды от этого строительства видеть благие результаты. Общие известия становятся все интереснее; кто-то что-то берет — но когда же конец этой ужасной братоубийственной войне? Чем больше думаешь, тем все яснее становится, что общество, породившее Николая II с его Распутиным, Мясоедовых и Сухомлиновых, Арцыбашевых и Кузминых в литературе, должно было кончить тем, чем оно кончило.

29 мая
Был на кладбище и продефилировал пешком через всю Москву и еще раз убедился в той ужасающей мерзости, какую сейчас представляет Москва — вонь, грязь и полное отсутствие интеллигентных физиономий. Озверение чувствуется на каждом шагу.

4 июня
В Москве опять можно наблюдать курьезное, но обычное явление: упадок духа у ех-буржуев, потому что дела не так скоро подвигаются, как бы этого хотелось. Из личных дел — по-прежнему переобременение по Музею; не знаю, когда вылезу из котла, в котором киплю по случаю расширения библиотечных штатов. Из общих известий — говорят за верное, что Сибирское правительство признано; так ли это или не так, но сегодня арестованы все оставшиеся в Москве консульства...

5 июня
Облава на консулов и иностранцев оказывается гораздо шире, чем можно было думать сначала: все нации подверглись одной и той же участи; очевидно, происходит что-то гораздо большее, нежели мы знаем.

6 июня
Вот рассказ Димы Вилькена: в 1 час ночи на среду к ним явились из ЧК с ордером на обыск их квартиры, вместе с соседней квартирой Назе. Перерыли все и копались до 7 часов утра, после чего Жоржа В[илькена] увезли на Лубянку, 14. Между прочим, увезли 16 тысяч денег, принадлежавших различным лицам, и заявили, что оставляют им 200 рублей, потом передумали и оставили 1000 рублей. Наутро явились для допроса старая жидовка и ее секретарша и долго расспрашивали их о всех их связях, знакомых и, уходя, заявили, что их показания таковы, что их освободят немедленно; освобождение последовало к вечеру 2-го дня. По-видимому, то же последовало и у других иностранцев; у Вилькенов задержали еще 5 бельгийцев; хватали также швейцарцев и других членов малых народов и государств. Газеты сегодня вопят о движении на Вятку, а Нахамкис говорит о десанте в Архангельске. Московские обыватели опять приободрились.

7 июня
Недавно, едучи по железной дороге, я видел такую сцену: два парня по 3-му десятку на замечание, сделанное им в вагоне, что он для некурящих, ответили, что они «старину не празднуют», что теперь все новое, а на старое им наплевать. Однако под дружным натиском внезапно осмелевших интеллигентов подлые и глупые гориллы быстро сдались и бросили цигарки в окно. Сегодня, идя в Вифанию, мы встретили толпу мальчишек с пилами и топорами; мой друг Шамбинаго резко, по своему обыкновению, обратился к ним: «Что, идете грабить чужие леса? По новому декрету?» Те грубо ему отвечали: «Конечно, по новому, а не по старому. Что нам старое? Теперь все новое». Психология и тех и других одинаковая: вера первобытных людей, что все изменилось, что все прежнее исчезло и целиком заменилось чем-то новым. В этом смысл революции для народа или той его части, которая разделяет подобную веру; смысл останется без изменения, пока не будет дан властный окрик, и горилье стадо присмиреет в позе старухи при разбитом корыте. Ибо в отрицании старого права коренится отрицание всякого права, а вера в новое заключается в убеждении в свободе от всякого формального и нравственного обязательства и в господстве произвола своей собственной личности, горильство которой превосходит «Кит Китыча» во много раз.

8 июня
Троицын день у Троицы; прогулка в Лавру к обедне; масса народа, обычное гулянье в храмовые праздники, но в больших размерах. В Троицкий собор не пробраться; там служил патриарх. Вчера он проехал мимо нас — причем русский папа более чем скромно ехал на скотской одиночке; у него симпатичное и умное лицо. Вечером отличная прогулка к Черниговке. Вспомнил я еще два инцидента из музейской жизни, рисующие русского человека. Наш «смотритель» Никитюк, глупое и упрямое быдло из Подляшья, теперь получил название «заведующего хозяйственной частью» и вообразил себя всемогущим; на этом основании, не спросясь никого, он начал пробивать брандмауэр в соседний архив, чем вызвал конфликт с соседним учреждением и вдобавок написал от своего имени самую дерзкую бумагу; на другой день, узнав, что кн. Голицын велел обложить дерном могилу своей жены, отменил это приказание, заявив, что он (он бывший садовник и управляющий того же кн. Голицына) имеет право давать распоряжения по хозяйственной части. Вот он, тип нецивилизованного русского человека, которому вино власти ударило в голову. По газетам они везде отступают, но храбрятся и хвастают.

12 июня
Во все 3 дня, проведенные в Москве, мне не удалось записать ни слова: слишком много дел, слишком все это скучено, еле хватает времени справиться с настоятельными текущими делами. В Москве мое настроение сильно переменилось. Там все уверены в противоположном тому, что пишут большевики в «Известиях». Убеждение это основывается на множестве незаметно проникающих слухов, идущих в значительной части от самих пугающихся, озлобленных, ссорящихся между собою большевиков. Упорно из разных мест идут сведения, что информация, даже в скудных сводках, будет все глуше и глуше. О поражениях сообщать не велено. Из всех данных, которые удается собрать, видно, что наступление на РСФСР все-таки продолжается и что прифронтовая полоса вся объята восстаниями; отголоском этого является объявление на военном положении всей Украйны и всей Тамбовской губернии.

В пятницу был в факультете общественных наук и был свидетелем, как студенты-коммунисты — жид Генин и армянин Рутурьян — требовали, чтоб их пустили «с решающим голосом», на основании только что опубликованного декрета о допущении студентов-коммунистов в факультеты. Им предложили предъявить мандаты; за неимением таковых дело отложено до следующего раза, равно как и выборы в «президиум» факультета. Поразительно было их нахальство; я должен сказать, что меня этот инцидент вовсе даже не тронул — мне было искренно смешно; но многие, по старой памяти, еще считали долгом обижаться и сердиться.

16 июня
Известия, почерпнутые из «Известий», оставляют опять-таки смутное впечатление; вечное продвижение на восток — теперь к Златоусту и Екатеринбургу. Что оно означает — только ли развал колчаковских армий или также что-нибудь другое? На юге топтание на месте. Какой процент вранья и какой процент правды во всем, что они пишут? Прожив дня 3-4 вдали от слухов и разговоров, всегда ставишь себе эти вечные, больные вопросы. Надо думать о том, чтобы как-нибудь прожить зиму. Вот очередные и самые тяжелые заботы ближайшего будущего; пережить, освободиться от всего лишнего и, при первом удобном случае, вырваться из этого смрадного нужника: вот желания, которыми ограничиваешься в настоящее время.

18 июня
В Москве унынье; взяли Екатеринбург и Екатеринослав, хотя, с другой стороны, полное убеждение в том, что действительность не соответствует тому, что пишут в «Известиях». Мне передавали даже, что «Известия» запрещены на «фронтах» и что там издается другая газета, где печатается соответственная ложь о Москве. Se non e vero (начало итальянской поговорки "Если это и неправда, то хорошо придумано")... Отсюда ясно 1) что никакое движение извне, отдельно взятое, не может справиться с РСФСР, хотя последняя разваливается, и 2) что надо готовиться зимовать. Вот это последнее и есть самое трудное дело. Wir müssen durch! (Мы должны выстоять!) В остальном отвратительно, скучно, гадко, безысходно!

27 июня
Настроение в Москве пестрое. Одни ждут, другие не ждут ничего. Мир, слава Богу, будет подписан. Возможно, что это шаг вперед к успокоению мира, но иллюзий себе делать нельзя: все это будет продолжаться очень долго.
Ежедневно занимаюсь в архиве; это лучшее препровождение времени, какое я могу себе в настоящее время представить. В Москве продолжаются аресты и обыски в самых широких размерах; с одной стороны, жуть берет; с другой — видишь, как все это несостоятельно и тщетно. Говорят о брожении на железных дорогах. Я думаю, что и это симптоматический признак, но и он должен взять много времени, чтобы вылиться во что-нибудь конкретное.

29 июня
Мысль все более и более делается крепкою, что ближайшее будущее по тяжести своей гораздо тяжелее всего, что мы пережили до сих пор; это вытекает не только из интуиции, но и из логики. Уходя, они будут «хлопать дверью», но от хлопания у многих заболит голова. Она, например, опять заболела у Саши Рар[а], которого арестовали вчера по ордеру, который, кажется, не был даже на его имя; болит и заболит еще у многих, пока владыки или свалятся или успокоятся. Объявлено об «оставлении» Харькова.

Вчера я видел в Москве зрелище вполне современное и, быть может, имеющее стать еще более распространенным: деревянный дом, раздоманный на дрова, в котором люди возились как черви или мухи в падали. Жилищный вопрос в Москве грозит в близком будущем очень и очень осложниться.

30 июня
Мир подписан в субботу в 4 часа дня. 1 августа 1914 — 28 июня 1919 = 4 года 11 месяцев — такова длительность одной из самых ужасных эпох в истории несчастного человечества. Я не знаю, кого суд истории сделает окончательно виновным в этом ужасе, но мне кажется, что основными виновниками были не стихийные обстоятельства, а определенные люди: немецкие военные, немецкие, т.е. германские, промышленники, германские и австрийские дипломаты, венские жиды и авантюристы... Конечно, этот мир таков, что не будет вечным миром. Была идея французского реванша; теперь будет расти идея реванша немецкого, и когда-нибудь снова заговорят пушки, штыки, газы и т. п. ухищрения разрушительной техники. Борьба за берег Рейна, продолжавшаяся 20 веков, не кончится в 1919 году.

Любопытное противоречие, очевидно не замеченное автором - немецкие руководители и "венские жиды" в качестве виновников войны преспокойно соседствуют с "идеей французского реванша".

1 июля
Сегодня мне 46 лет, из которых 5 вычеркнуть надо из жизни; я всегда говорил и теперь убежден более, чем когда-либо, что жить гораздо лучше во времена тишины и застоя, чем во время столь «интересное», как то, которое мы переживаем.

5 июля
Все эти дни я ничего не записывал, все по той же причине; я боюсь записывать дома, ввиду тревожности положения и возможности в каждую минуту обыска. (Пишу это, чтоб после самого себя не заподозрить в чудовищном преувеличении.) В Музее же надо урвать свободную минутку, чтоб спокойно записать свои мысли, а ее, при сложившихся обстоятельствах, не скоро выберешь. За эти дни все внимание людей, мучительно ждущих избавления, было по-прежнему устремлено на юг, где продвижение деникинских армий продолжалось до Белгорода, Борисоглебска и Балашова; тревога у «них» большая. Стараются тянуть всех, кого могут, на защиту своего социалистического государства; выходит мало, но я все-таки боюсь, что выйдет достаточно, чтобы лавина вновь откатилась; боюсь, потому что откатывались прежние и потому что мы совершенно не знаем, что являет собою наступающая армия и какую помощь может ей дать явление дня, так называемая зеленая армия, т.е. громадные скопища дезертиров, накопляющиеся по всем углам Совдепии. Много говорят о надвигающемся наступлении с запада; но ощущать его еще до сих пор нельзя.

7 июля
Целый день дума о том, как быть далыне в материальном отношении. Цены растут невероятно. Сегодня здесь, в Сергиеве, масло 170 рублей фунт, молоко 75 рублей четверть, конина 30 рублей, творог 32 рубля, яйца 120 рублей; записываю для памяти потомству. Можно еще ждать месяц-два; потом надо куда-то уходить; но как все это решить? Куда? Как? Зимою мы обречены и на голод и на холод; уже здесь сажень дров до 1000 рублей. Что же будет в Москве? Пожалуй, придется бежать в какое-нибудь хлебное место; но опять, что выбирать и где его найти? Погода очаровательна, и лето стоит, каких давно не бывало.
Еще одно замечание: Инесса (Арманд) отказалась взять на поруки Жоржа Вилькена; такова память за хлеб-соль. Признаюсь, что даже от нее я этого не ожидал.

9 июля
Лишний день в Сергиеве; иногда забываешь весь окружающий кошмар. Цены скачут вверх так, что мысль даже за ними не успевает угнаться. Молоко дошло до 75—80 рублей в течение двух недель; не хватает никаких денег. Несмотря на все ободряющие слухи, на всю брехню, которая идет вокруг, я остаюсь пессимистом и мало верю в то, что Деникин дойдет до Москвы. Между тем победа над большевизмом может быть, только если будет занята Москва и разгромлена «красная» Москва, т.е. все гнездо «интернационала», которое свилось в старой глупой Москве. Пока не уничтожен очаг заразы, до тех пор никакой победы над большевизмом быть не может.

27 июля
Опять болышой пробел, объясняемый московской трепкой. За эти дни новый очередной сенсационный слух: о вступлении немцев в борьбу с большевиками. Говорят даже, что они объявили войну, но ведь теперь войны не объявляют, а просто констатируют состояние военных действий.
Это возможно, так как слухи идут из многих большевицких и военных кругов. Если это подтвердится, то, конечно, это новый признак того, что большевики имеют против себя весь цивилизованный мир. Косвенным подтверждением слухов о Германии является оживление военных действий в Двинско-Псковском районе. Известия о Деникине также лучше, чем казалось неделю или две назад. Екатеринослав оказался не взят: кулак, собранный болышевиками по Елец-Валуйской линии, по-видимому, разбивается о такой же кулак Деникина, который именно по этой линии собрал значительные силы. На востоке отступление происходит не так, как пишут большевики.

Еще слух В.Н.К. сообщил, что в Московском совдепе ему сказали так: мы живем так: спасайся, кто может. Если сопоставить все то, что я здесь написал, то можно подумать, что я настроен радужно. На самом деле это совсем не так: я столь же скептичен, как и всегда: уж очень много приходилось обманываться.

На этих днях мне пришлось быть свидетелем того, как москвичи добывают себе топливо: из Преображенского, Черкизова, Лефортова, даже из-под Сухаревки, люди идут в Лосиный Остров с топорами и даже ножами и тащат оттуда тонкие деревья; они тянутся вереницей, как муравьи, и тащат на плечах тонкие бревна, изнемогая от ноши и страшно портя лес.

28 июля
Справляем именины Володи; характерны очень сделанные ему подарки — деревянное ведерко за 20 рублей, маленький крендель и перочинный ножик.

1 августа
Снова три дня в Москве без возможности что-либо записать. Дома страшно даже держать один лист (это также характерно для момента), а в Музее — просто некогда. Основной факт московской жизни за последние дни — это повальные обыски или, по крайней мере, обыски в таких размерах, в каких они еще не бывали. Можно ставить вопрос, не желают ли они обыскать действительно все квартиры в Москве. Обыски эти, однако, отличаются от обысков по определенному подозрению того или иного лица; они несколько иные: ищут оружия, дезертиров; попутно отбирают серебряные и золотые вещи и иногда бумажные деньги, если их на руках более чем 10 000 рублей. Таким образом открывается широкий простор для произвола; арестов, однако, не производят.
Пока обыски были в нескольких местах; ожидают их теперь все, и самое отношение к ним, у многих, по крайней мере, стало равнодушным. На общем горизонте новое оживление и новые надежды в связи с непрекращающимся натиском с юга и с оживившимся натиском с запада. Взяты Камышин и Полтава; чьи-то лапы тянутся к Киеву от Полтавы и от Ковеля; известия о Минске таковы, что он не сегодня завтра будет чьим-то достоянием. Но кто же они?
Деникина мы еще кое-как знаем; говорят, что идут немцы, поляки, англичане; теперь заговорили о том, что поход на РСФСР есть не что иное, как поход Лиги Наций против большевизма. Последнее кажется мне наиболее вероятным, однако такое коллективное предприятие надо наладить, что, в свою очередь, возьмет немало времени. Конечно, мира быть не может с людьми, которые ставят себе задачей разлагать пропагандой весь мир, которые лгут и обманывают из принципа и не держат никаких слов или обязательств.

4 августа
Со смущением товарищи сообщили вчера о кончине советской Венгрии. «Радио еще не ясно», но факт сообщается тем не менее. Это большой шаг к ликвидации большевизма; несмотря на малые размеры, Венгрия — беспокойная страна в Европе, и ее успокоение, хотя бы и несколько насильственное, миру Европы не повредит и заставит сосредоточить внимание на едином очаге мировой смуты — РСФСР. Сводка довольно удовлетворительна.

6 августа
Сводки безразличные; остается впечатление, что хотят что-то замазать и замолчать и потому усиленно кричат, стараясь выставить что-то, никогда не бывшее. Вечером неожиданно приехали Леля и Таня; передавали, что в Москве усиленно говорят о падении советской Венгрии; я согласен, что это событие большой важности. Характерно то, что сообщают сами болышевики, что их венгерских собратьев будут судить за преступления политические и уголовные, и, главным образом, за последние.

10 августа
Снова перерыв по случаю поездки в Москву. Общее впечатление, что большевики потрясены происшествиями в Венгрии. Для нас мы пока можем сделать тот вывод, что, раз покончили с Венгрией, значит, когда-нибудь обратят благосклонное внимание на нас; мы только не учитываем, что на все это нужно чрезвычайно много времени.
Московская брехня идет, как всегда, дальше; учитывают взятие Петербурга, Саратова, Минска и, как всегда, невозможно учесть, где начинается брехня и где кончаются ложь и укрывательство большевиков; тем не менее убеждение, что все это должно кончиться когда-нибудь, видимо крепнет.

Цены (привожу для справок те, по которым купили разные припасы) — пуд муки 1600 рублей, капуста 20 рублей фунт, яйца 150 рублей десяток, мясо 70 рублей. В пятницу я был в больничной церкви Новоекатерининской больницы, на панихиде по Мише Островском. Церковь помещается в саду, внутри больничных владений. Я был поражен той феноменальной грязью и антигигиеничностью, в которой находится больничная территория. Видна и здесь рука времени — никто не хочет ничего делать; здесь, как и везде, русский человек понимает свободу по-своему — как свободу от всякого дела и обязанности. В ту же пятницу я должен был, в погоне за деньгами, чтобы купить печурку на зиму и попасть на помянутую выше панихиду, пешком побывать 1) на Маросейке, 2) на Девичьем Поле, 3) на Донской и 4) на Страстном бульваре. Такова участь московского обывателя, не имеющего в своем распоряжении автомобилей. Печурка куплена за 250 рублей в целях отопления зимою. Пишу эти мелочи, потому что они, вероятно, представят со временем некоторый интерес.

12 августа
Взят Минск и много важных пунктов на юге.

17 августа
Кружась в Москве, я теперь уже и не пытаюсь записывать мои впечатления в четверг — субботу и отношу эту обязанность на воскресенье. За эти дни нажим на большевиков расширился и усилился. Последнее известие, по их газетам, т. е. по минимуму, от которого приходится исходить, взяты Сумы, наверно взят Борисов; красная армия отошла за Мозырь, т. е. почти к Гомелю; на юге они показывают бои у Обояни и вновь признают потерю Борисоглебска. Их статьи и воззвания или злопыхательны, или монотонны. Рассказывают о какой-то новой делегации, будто бы явившейся и заседающей в Кремле, да еще о каком-то будто бы новом ультиматуме, предъявленном большевикам. Я плохо верю этим рассказам; если эта делегация немецкая, то она, в лучшем случае, может быть коммивояжерской, как была первая, бывшая здесь весной; иной, кроме немецкой, я здесь не представляю себе. Какие бы ни предъявляли большевикам ультиматумы, они уйти не могут, потому что им некуда уйти. Значит, остается ждать результатов натиска.
Среди москвичей эти дни было мажорное настроение, несмотря на ожидание зимы без дров. Несмотря на постоянные реквизиции квартир, которые теперь участились еще более, ввиду того, что из всех городов все и вся эвакуируется в Москву. Обыски прекратились; рассказывают, что в последние дни эпидемии обысков ордеры на них продавались за 150 рублей на Сухаревке — это похоже на правду.

Сейчас беседовал с В.С. Миролюбовым, издателем «Журнала для всех». Он встречал Ленина и Ко., живя за границей в 1908—1913 годах, и говорил мне о напористости и беспринципности Ленина и о том, как мало у них честных людей. Действительно, честности было мало при старом режиме, который облит весь нечестностью; но этот строй, сам построенный на лжи и обмане, еще более подходит ко всякого рода мерзавцам и подлецам. Все, что было лживого и нечестного при царях, теперь расцвело, а все честное ими отвергнуто, принижено и растоптано.

20 августа
Быть может, сейчас мы переживаем критический момент большевицкой державы. Нажим все сильнее — двигаются к Гомелю, Орше, Дну, Киеву и Курску. На юге взяты Обоянь и Гадяч, совершен прорыв в сторону Тамбова и Козлова (это официально). Но болышевики сами собрались наступать везде; говорят, это их ва-банк. Сегодня они пишут, что наступают на Новый Оскол, Бирюч и по линии Воронеж—Ростов. Теперь вопрос в том, чье наступление пересилит и чья окажется сильнее; а от этого зависит и дальнейшее.



24 августа
Общее положение за эти дни слагалось так: концентрическое движение на Киев развивалось беспрепятственно, причем, однако, опасность заключается в том, что к Киеву стремятся сразу трое — поляки, Петлюра и Деникин; я очень боюсь, что их соединение приведет не к коалиции, а к взаимному столкновению. Недурно идет наступление и на западе; болышевики заявляют, что поляки подходят к Бобруйску и обстреливают Борисов. На юге ведется очень сложная игра; прорыв на Тамбов удался; Курск, видимо, почти под обстрелом; а большевики предприняли контрнаступление к югу от Воронежа и в сторону Камышина; вчера по Москве ходили слухи о взятии большевиками Камышина и Валуек. Таким образом, на юге происходит взаимное давление, и вопрос, кто кого пересилит. Говорят, что большевики рассматривают свое движение как ставку ва-банк.

В академических кругах — очередная гадость: слияние всех факультетов и университетов в одно учреждение. Такую вещь могут сделать только идиоты, но, опять-таки, и здесь не приходится ничему удивляться. Впрочем, все смотрят на все с равнодушием, так как преобладает общая уверенность в близком конце.

25 августа
Хвалятся, что взяли Камышин и Валуйки; частные сведения, весьма, впрочем, достоверные, говорят о том, что в Тамбове все сожжено, что нужно было сжечь, в Козлове производится то же и что казаки направляются веером по 3-м направлениям — на Моршанск, Данков и Елец, т. е. для уничтожения и перерезания железных дорог, которые служат базой для болышевицкого южного фронта, и что поэтому их южное наступление обречено на неудачу. Об остальном они сегодня молчат. Оттого ли, что близится какой-то критический момент, или от иного чего, но у меня весь день мрак души. Погода отвратительная; настоящий подмосковный август.

28 августа
Положение все, по-моему, осложняется; бои в Курской губернии все продолжаются; они идут у Курска, а, с другой стороны, красные хвалятся, что они заняли Волчанск в 80 верстах от Харькова. Говорят, что в этом месте начальником является генерал В. И. Селивачев, выпущенный из тюрьмы под условием командования армией. Я его встречал зимой, когда он управлял Лефортовским архивом, и он мне казался порядочным человеком. Неужели шкурность столь велика среди русских генералов, что они действительно честно будут драться за большевиков? Между тем все сведения сходятся в том, что Мамонтов делает чудеса в полосе Козлов—Ряжск—Данков, распространяясь оттуда на Рязань, Моршанск, Пензу с одной стороны, на Тулу — с другой, на Елец — с третьей. Если он испортит и перережет все линии, то, говорят, что южное наступление может окончиться катастрофой. Киев, несомненно, взят; кто-то подбирается к Полоцку, но зато красные вновь взяли Псков; говорят, что там перессорились русские белогвардейские генералы — Родзянко, Ливен и Балахович. Узнаю коней ретивых! Есть слухи, что очень пакостит нам Финляндия, которая даже хотела в 24 часа выгнать всех русских, которые там находились; причем, по тем же слухам, Юденич оказывается плохим дипломатом.
Все это очень волнует, ибо чувствуется, что мы ходим вокруг возможного перелома, который может, однако, на этот раз и не наступить. Другой источник беспокойства — здоровие Нины; новый рецидив болезни. Вот причины, почему я два дня в очень мрачном настроении. Я чувствую, что освобождение должно прийти до холодов, иначе мы не выдержим новой зимы при условиях еще более ужасных, чем прошлая зима.

Генерал Селивачев действительно комнадовал красными войсками на том направлении - как пишут умело, хотя и не без подозрений со стороны комиссаров (как и к всякому "военоспецу"). Смерть генерала от тифа закрыла этот вопрос.

31 августа
Положение становится, вне всякого сомнения, день ото дня все напряженнее. Большевики, устами Нахамкиса и других, уверяют, что на днях начнется наступление всех империалистов мира; уже не двунадесяти, а четырнадцати языков. О делах на южном фронте они пишут не то, что на самом деле есть. Однако вчера они уже говорили о том, что они избегли опасности быть окруженными у Валуек и Купянска, о рейде Мамонтова, который действует, расширяясь веером. Поезда на юг не идут далее Рязани и Тулы, и поэтому подвоз продовольствия в Москву совершенно прекратился; цены скачут бешено; хлеба почти не выдают; на Сухареве хлеб дошел до 80 рублей, а мука в продаже до 2800 рублей.

1 сентября
Прошлой осенью мы гадали среди историков, что большевики продержатся до Успения; но вот и оно прошло, а они все еще сидят, хотя троны их, видимо, колеблются. Вчерашняя сводка показывает бои на линии Оскола, т. е. верст 45-50 восточнее, чем накануне; таким образом, прорыв к Харькову, видимо, не удается.
Аресты, сделанные в пятницу, превосходят всякие вероятия: нахватали во всех кругах. По-видимому, арестованные исчисляются чуть ли не сотнями: брали кадетов, других партийных людей, задели Религиозно-философское общество, теософов, присяжных поверенных, гг. бывших членов Совета — словом, нельзя даже уловить нитей, которыми руководились арестовывавшие, т.е. ВЧК. Общее впечатление все-таки то, что берут заложников. Я думал и думаю о себе — так как невозможно уловить целей, то очень легко попасть в число жертв; посоветовавшись с Ниной, решаюсь быть осторожным и в ближайшую поездку в Москву постараюсь не ночевать дома — все-таки будет выигрыш времени. Уж очень бы не хотелось попадаться из-за двух причин: ведь все-таки возможно, что наступают их судороги, это одно; а другое — они будут очень злы и пропасть можно ни за полушку.

2 сентября
День без известий. Провели в прогулке в село Шарапово за 10 верст; были приняты местными крестьянами-«мастерками», которые ранее работали на шелковую фабрику в Сергиеве; теперь все это стоит в ожидании лучшего будущего. Нас угощали (нас было 9 человек) 10 яиц, чаем, сливами, фунтами 3-4 хлеба и четвертью молока; это составляет по современной оценке около 500 рублей; и за все это не взяли ничего; это дает возможность сделать 2 вывода: посещение «господ» — все еще предмет тщеславия для пейзанов и 2) они гораздо богаче нас. Прогулка была очаровательна. Я думаю, что если придется эмигрировать, то более всего будешь жалеть хороших летних и осенних дней в той русской деревне, из которой русская интеллигентская пропаганда выгнала цивилизованных людей!

7 сентября
Провел четыре дня в Москве, где главным предметом разговоров и забот продолжают быть аресты, насчитывающиеся сотнями и тысячами. Насколько можно было ориентироваться в причинах их, они объясняются следующим. По слухам, идущим от Ряз[анова] и Д. И. Ульянова, большевики напали на нити какого-то заговора, или на нити сношений с засовдепской Россией; вариант слухов гласит, что где-то в Москве нашли список кадетского правительства, которое должно было составиться в случае прихода Мамонтова; в состав его должны были входить Авинов, Леонтьев, Котляревский, как будто Чаплыгин. Говорили, что список этот нашелся не то у Н. Н. Щепкина, не то еще у кого-то из кадетов. Если это не простая провокация, то можно ли представить себе большую глупость? И как все это по-кадетски — во-первых, все одним им, которые все проморгали, во-вторых, все наивно предается письменной записи.

На фронтах за эту неделю дело складывалось благоприятно для антибольшевиков; чувствуется возможность близкого освобождения; но, как вчера сказал мне Вениамин Михайлович Хвостов, «могут быть еще зацепки»; кроме того, фанатические болыпевики, вроде Ульяновых, будут держаться до последней минуты и креститься своим двуперстным знамением, даже когда дом, в котором они находятся, запылает со всех концов.
В их психологии есть много общего с психологией раскольников-самосожигателей.

Организация действительно была ("Союз возрождения" и "Национальный центр"), хотя трудно понять - выходили ли ее действия за рамки обсуждение дальнейшего обустройства России "после большевиков" и передаче отрывочной информации в штаб деникинских войск. Чекисты говорили - и говорят - о разветвленной организации, готовившей чуть ли не захват Москвы, но это крайне маловероятно.

8 сентября
Положение дома таково: Нине нужна санатория; санаторий нет, ибо или они захвачены, или в них стол, не подходящий для сахарной болезни. А между тем она нуждается в постоянном и пристальном лечении. Вот как обстоят дела в горильской большевизии.

13 сентября
Гуляя, я видел русских интеллигентов, пилящих дрова; не боясь плоской шутки, скажу, что интеллигенция, которая своими усилиями довела дело до того, что ей самой приходится пилить дрова, — вполне этого достойна; на другое она не годится.

14 сентября
Газета: товарищи признают, что их отбили от Царицына; они признают также занятие Ельца, Старого и Нового Осколов, что показывает, что вся линия Елец—Валуйки в руках Деникина. Это может иметь очень большие последствия. Арестовывают нотариусов, в том числе дядю Костю. Сегодня все утро таскал разные вещи, 2 пуда капусты; была большая мена: за разное старое добро мы получили мешок картофеля, меру репы, грибов, молока и т.п.

20 сентября
Сергиев Посад после четырех дней в Москве. Московские запуганные буржуи и «буржуиды» — необыкновенные дураки. Они все еще думакют, что все должно измениться во мгновение ока, и поэтому плачут и рыдают, если им в большевицкой газете что-нибудь покажется не так.
Например, на этой неделе в среду написали, что эстонцы желают мириться с большевиками, и в Москве уныние. Как будто что-то может измениться оттого, что какие-то чухонские социал-предатели — меньшевики, трудовики и тому подобная сволочь — задумали поцеловаться с советской властью. В четверг военная сводка была довольно интересна; главное — везде отступили и, между прочим, бои происходят около г. Тима — почти прямо к востоку от Курска. И вот настроение вдруг поднимается — столь же неосновательно, как накануне оно опустилось.

Я вернулся сюда с вечерним поездом; что за ужас эта тьма на железных дорогах! Паровоз идет при одном освещенном фонаре вместо 3-х; на каждой станции по одному фонарю на всю территорию станции; в вагонах абсолютная тьма, так что можно убить человека — и этого на заметишь.

22 сентября
Несомненно, Деникин перешел в общее наступление по всему фронту. Это показывает, что он выдержал наступление большевиков, начавшееся 2/15 августа и не давшее результатов, за исключением взятия Камышина, и теперь нашел в себе достаточно сил, чтобы ответить наступлением. Мои предположения, что на юге творятся болышие дела, оправдываются. Теперь надо ждать результатов предпринятого движения; они могут быть очень большими, но могут и сорваться. Если Деникин добьется продвижения к Москве, хотя бы до Брянска, Орла и Ельца, то тогда опасность для Москвы будет обрисовываться более определенно. Но в данный момент я еще не усматриваю начала Московской операции; я думаю, что сделать все одним ударом было бы очень трудно. Однако первый результат уже сказался: все повеселели; даже телефонные разговоры из Москвы обнаружили веселое состояние обывателя. Возможно, что они располагают кое-какими дополнительными сведениями, но возможно и то, что достаточно было газетных известий, чтоб привести москвичей в радужное состояние: новый признак необыкновенного легкомыслия и дряблости московского обывателя.



24 сентября
Вчера день был кошмарным по сумме полученных впечатлений. Расстреляны Алферов, Астровы, Н.Н Щепкин и А.А. Волков как шпионы Деникина. Впечатление такое, что подобная участь может в любой день постигнуть каждого из нас. «Они» окончательно озверели, быть может, под влиянием неудач на юге, где оставлены Курск, Льгов, перешли через Сейм и подбираются к Воронежу. Но сегодня газета — пуста.

26 сентября
Брошена бомба в помещение РКП, иначе, в дом гр. Уваровой, причем убито несколько второстепенных деятелей. Сердце заранее содрогается при мысли о тех репрессиях, какие последуют за этим происшествием. Конечно, это дело левых с.-р., которые таким поступком пожелали нагадить одновременно и направо и налево, но расплатятся неповинные люди. На фронте их дела плохи.
Сегодня означается станция Золотухино, почти под Орлом. Говорят, что уже есть распоряжение об эвакуации Смоленска; что на юге под Орлом у них осталось только 4000 штыков, что туда они бросают несформированные, раздетые и разутые дивизии из-под Алатыря и Ардатова, о которых я месяц назад слышал, что солдаты там просят милостыню.

Готье не ошибся - это было дело рук общей организации левых эсеров и анархистов, "мстивших советской власти" за разрыв с Махно.

27 сентября
Путешествие в Сергиево с вечерним поездом, в полной темноте. Кругом разговоры горилл, в общем неприязненные для большевиков, а главная тема — о жидах.
Большинство очень хвалило поляков; юдофилом оказался лишь один человек, вернее — один голос из темноты, принадлежавший русскому полуинтеллигенту. У своих я застал настоящую панику, происходившую от слухов об осадном положении, при котором нельзя будет ни въезжать в Москву, ни выезжать из нее. Мне кажется, что до такого момента еще далеко.

Во время разговора в вагоне я услыхал о таком разделении коммунистов: 1) материалисты или сволочь и 2) «священные» — которые «только и думают соблюсти свою идею». Возможно, что такое разделение возникло в среде самих коммунистов. Чувствуется, что мы подходим к настоящему кризису.

28 сентября
Очень хорошая сводка — Малоархангельск, Нижнедевицк — таковы характерные пункты. Война перешла в Великороссию самым решительным образом. Известий из Москвы нет. Сегодня похороны жертв бомбы. Было бы все-таки интересно знать, кому пришло в голову ее бросить так не вовремя.
Целое утро происходила мена; бурку на картофель, башмаки на масло; продавалась ротонда на деньги, и на деньги покупалась мука. Пара туфель оценивается 1500 рублей! «Да ведают потомки православных»!..

30 сентября
В прошлую пятницу погиб дядя жены, Д. К. Александров-Дольник. Он был арестован 3 недели назад, вместе с другими нотариусами, подозреваемыми, что кто-[то] из них из-под большевиков продал Метрополь. Когда за него стали хлопотать, то в ЧК сказали: «Вы не знаете, за кого хлопочете, — ведь это царский прокурор». В четверг 12/25 была брошена бомба в дом гр. Уваровой; в пятницу в 8 часов вечера его из Бугырок отправили в ЧК на Лубянку, где он был в тот же вечер расстрелян «по постановлению трех», как бывший прокурор. По рассказам одного из нотариусов, сидевших с ним в Бутырках и освобожденных после его увоза, он очень волновался, узнав в пятницу о расстреле Алферовых и Ко. и о взрыве: он уже видел себя следующей возможной и подходяшей жертвой, тем более что его товарищей освобождали, а его нет. О последних минутах его мы ничего не знаем.
Вероятно, тело его свалили на Калитниковское кладбище, куда обычно сваливают жертв террора. Вчера обо всем этом очень просто сказали Надежде Васильевне, узнавшей о его переводе на Лубянку и добивавшейся передать ему пищу. Вечером была очень простая, но потрясающая по существу панихида. Он погиб одной из жертв новой вспышки красного террора. Пострадав от Щегловитова 12 лет назад, он теперь пострадал от революционеров — такова участь людей благомыслящей середины в той ужасающей склоке, которая зовется русской революцией. Мы были с ним в хороших отношениях, несмотря на его несколько тяжелый, себялюбивый характер. Это был честный человек и честный деятель, с широким юридическим умом. Если бы старый порядок окружал себя такими людьми и действовал через них, то Россия имела бы другую судьбу. Царство ему небесное!

4 октября
Я вернулся в Посад всего через четыре дня, а мне кажется, что прошла целая вечность. Причина — трагическая смерть Д.К. Едучи вчера, я долго думал о том, как это примет Нина и не повлияет ли на восприятие ею грустной вести ее теперешняя болезнь. Но записка моя, которую она получила вчера, объяснила ей уже все; она поняла и приняла весть так же, как и все мы, со спокойным ужасом. Я стараюсь определить сущность данного момента; он, конечно, серьезнее, чем год назад, когда вспышка «красного террора» была последствием покушения на Ленина. Натиск извне усилился; они сами сознают, что наступают решительные дни. Говорят, они решили не эвакуировать Москву, а защищаться здесь. Все это может создать особенно тяжелые моменты — моменты смертельной опасности, дикого произвола, ужасающей жестокости. Мы все более и более приближаемся к положению Парижа в мае 1871; но тогда это был один Париж, а теперь мы все еще в середине очень большой территории, из которой нет никакого выхода на волю. Остающимся в этой территории предстоит пережить все возможные ужасы, прежде чем трагедия придет к своему логическому концу, и остатки России примут нормальный облик, и старуха — русская интеллигенция с разбитым корытом мессианизма — должна будет приняться за починку своей разгромленной избы.

Последние строки - прекрасный пример прозорливости Готье.

6 октября
Весь воскресный день прошел в мене вещей. Мы запасли 5 мешков картофеля, около 2 пудов пшена и теперь остается запасти муки, что, кажется, труднее всего. Кольцо суживается, и надо предвидеть время, когда придется испытывать настоящий голод. Нина занята приготовлениями на зиму — самыми элементарными и неожиданными, вроде сушки репы — все это вопросы жизни, вытекающие из современного момента. К счастью, ее силы несколько поднялись и состояние улучшилось. Два вечера я сам чистил и резал репу. В девять часов я заваливаюсь спать и сплю 11 часов; быть может, это результат общей слабости, быть может — следствие потрясающих впечатлений прошлой недели. Вчерашняя сводка благоприятна для белых; красные признают потерю Ливен и Дмитриева (Курской губернии) и движение Деникина наперерез линии Гомель—Брянск.

10 октября
Тихий день. Известий из Москвы пока нет. Работал над своим «Смутным временем», отделывая его с редакционной стороны. Сегодня на базаре 10 яиц стоили 200 рублей, масло, которого было очень много, — 520 рублей фунт.

12 октября
Из Москвы П. Н. К[аптерев] привез массу хороших вестей; не знаешь только, верить ли всему этому. Все же, по-видимому, обрисовывается движение на Тулу, может быть, даже в обход Орла. Затем дрогнула большевическая армия на Дону; это — то известие, которое переполошило болышевиков и заставило снять с очереди вопрос об историко-филологическом факультете. Много указаний на их растерянность. Цены скачут еще более усиленным ходом: сегодня здесь яйца 200 рублей, молоко 210 рублей, мясо 560.

18 октября
Я не мог записывать в Москве, так как опасался это делать, не зная, куда мне прятать свои записи.
За неделю изменилось очень многое. Обнаружился громадный натиск на Петербург, такой, какого не было никогда раныше. Сегодня большевики сознаются, что потеряли Красное Село, и статья Троцкого в «Известиях» указывает на возможность боя на улицах. Словом, Петербург может ус- кользнуть из-под власти большевиков. На юге дело также обстоит благополучно; продвижение за Орел, по слухам даже за Мценск, хотя последнее требует проверки; очень быстро большевики отступают между Воронежем и Волгой. Зато минусом надо считать набег большевиков на Киев; они хвастаются, что они его заняли, хотя общее впечатление таково, что в их сообщениях, очень кратких и неясных, что-то не то. В лучшем случае, это именно не более как налет; так, по крайней мере, думает болышинство. Впервые на этой неделе заговорили о том, что может произойти в Москве, если сюда дойдет Деникин. Гадают о том, будут ли большевики защищаться в самой Москве или удерут из нее заблаговременно. Пока мнения расходятся — сторонников и того и другого, кажется, одинаковое число.

20 октября
Известия двоякие: с одной стороны, большевики хвастаются, что взяли Фастов, перешли в наступление против Орла и Воронежа и отбили обратно Гатчину. С другой — потеряны Красное Село и Гатчина и войска отводятся на линию Петербургско-Витебской железной дороги, потерян Новосиль и понесено поражение под Царицыном.

25 октября
Вся эта неделя, безразличная в житейском отношении, была очень тяжела в отношении дел общих.
Взяты обратно Орел, кажется Воронеж, и произошла большая заминка перед Петроградом, который не взят, хотя все настроились уже на то, что он должен пасть. Что является действительной причиной всего этого, мы не знаем, но впечатление этих фактов на обывательское чувство, которое только что окрылилось надеждами — удручающее. Несомненно и то, что в «их» сообщениях есть, как всегда, ложь, но опять-таки учесть количество лжи и отделить ложь от правды — невозможно, и в этом вторая причина мрачных настроений. Все же предстоит мучительный вопрос — неужели и на этот раз сорвалось? Неужели и теперь они выскочат из дыры, в которой они, как нам казалось, уже сидели? Ослабевают ли те? или опять найдут в себе силы? — вот мучительные вопросы, которые стучатся неотступно в голову. Во всяком случае, происходит новая заминка, новая оттяжка против оптимистических ожиданий той недели, или даже нескольких предшествующих недель. Мучительно хочется из этой ужасной страны, которая быстро приходит в состояние полного первобытного варварства, и чувствуешь, что все желания напрасны, что мы сидим в самой ужасающей и самой мрачной тюрьме.
Здоровье Нины меня также беспокоит до последней степени: приближается зима, а все наши надежды на летнюю поправку оказались тщетными, и зима для нее настает при еще более ослабленном организме. Из этого адского круга мыслей нет выхода.

И вот, последний всплеск надежды...

27 октября
Выясняется, что никогда еще не было такой разницы между тем, что сообщается, и тем, что происходит в действительности.

Увы, последующие дни лишь подтвердили самые худшие опасения: деникинское наступление провалилось и теперь белогвардейским и казачьим войскам предстояло лишь долго отступление к Новороссийску. Дневник Готье окончательно приобретает трагический характер.

1 ноября
От записей дома приходится отказаться. Это слишком опасно. Я давно не был в таком подавленном состоянии, как эти дни. Петербургская авантюра лопнула если не совсем, то надолго. На юге началось отступление Деникина из-под Орла, Ельца и Кром. В чем дело, понять нельзя; достоверных сведений нет. Но все очень похоже на первые дни отступления Колчака: удар в центр, отступление в центре и некоторое время устойчивость на флангах. Я очень был бы рад, если бы я ошибался, но боюсь, что это именно так. Оптимистов много и сейчас; они продолжают на что-то надеяться, а у меня кошки скребут на сердце. Возможно, конечно, что и с моей стороны дело объясняется нервами. Дай Бог! Как бы то ни было, я думаю, что мы засели с большевиками на 3-ю зиму. Мое уже угнетенное настроение усиливается, во-первых, тем, что дом наш не топят. За Музеем закреплено до 350 вагонов дров, но эти дрова в Берендееве Северной дороги, а железные дороги реквизируют все дрова, которые поступают в Москву, и, по слухам, направляют их на дороги, ведущие на юг от Москвы, которые не имеют ни полена своих дров.
У нас еще не отбирали дров, но есть большая опасность, что это произойдет. Между тем в квартире 7° и мозги начинают стучаться о стенки черепа от холода. Другая, точнее — третья, причина моей подавленности — здоровье Нины. Оно не хуже, но перспектива для нее такой зимы, как та, которая нам угрожает, приводит меня в ужас. Наконец, вопрос голода становится настолько острым, что думаешь, что сколько вещей ни распродавай, все равно денег не хватит, и когда все распродастся, то придется складывать оружие и беспомощно опускать руки.

4 ноября
Победы красной армии по всей линии. Состояние дома без перемен. Холод невозможный. Продажа вещей идет полным ходом. Я перестаю читать газеты и решаю предоставить все на волю — не знаю чью.

5 ноября
Хлеб поднялся до 150 рублей. Везде все отнимают; газет я не читаю, потому что они скверны. Здоровье жены ухудшается. Железные дороги останавливаются. Возникает призрак голодной смерти.

8 ноября
Мрак без просвета. Остается ждать, что будет, не строя никаких планов и расчетов. Вчерашние празднества были много скромнее, чем в прошлом году. Никаких выдач обывателям, кроме полфунта белого хлеба детям. Завтраки в школах много тощее, чем в прошлом году. Все, что было, выдавалось красноармейцам. Манифестаций я не видал, но местами они были жидки, местами на них сгоняли принудительно. Такими средствами набирались толпы манифестантов, которые вместе с войсками составляли в нужных местах достаточное количество людей. Я начинаю думать, что нас оставят гнить в блокаде неопределенное время, в течение которого вымрут 4/5 цивилизованных русских людей, оставшихся в большевицком плену. В конце концов бывшая Россия все-таки, как спелый плод, упадет в объятия международного капитала.

Что же, еще один пример верного предсказания.

10 ноября
Положение все то же. Устроил Нину в санаторию; ехать 20-го; начинаю бояться, будет ли это достаточно. Здоровье ее беспокоит меня бесконечно. Единственные думы: прокормиться, подлечить жену и протерпеть до весны. Скучно, пошло, гадко.

13 ноября
Единственно, когда себя чувствуешь прилично, это сидя вечером дома в одной комнате, которую отапливаем при помощи железной печурки. Тогда горе и заботы временно отходят на задний план, и их как будто забываешь, но утром они вновь овладевают с большей силой.

17 ноября
На нас ополчается само небо. Сегодня с утра метель и вьюга, как в добром феврале. Можно себе представить, как это должно отразиться на состоянии железных дорог, а следовательно, и на нашем продовольствии. Хорошо бы, если эта разруха отозвалась бы и на большевиках; но в данном случае — их агония есть и наша агония. В нашей квартире 0. Мы переселились к теще; поэтому всякое подобие дома разрушено. Живешь на торчке, не зная, где преклонить голову. В будущем приходится рассчитывать на путь эволюции. Кто выживет и дождется его результатов, не знаю. Если дело пойдет эволюцией, то это пахнет годами такого смешения доктринерства с пугачевщиной, которого не выдержит ни одна живая душа.

Доктринеровство и пугачевщина - это очень точно. Социализм в отдельной взятой стране.

23 ноября
Вчера я присматривался к ехавшим в Москву пресловутым курсантам, занимающим Лавру, и слушал, как один из них убеждал некую обывательницу Посада, что все идет очень хорошо — типичный социалистующий юноша из русских интеллигентов — рыхлый, глупый, невежественный неофит новой религии социализма.
Об общих делах говорить не приходится. Все идет как нельзя хуже. Я более, чем когда-либо, однако, боюсь, что нас оставят гнить в блокаде бесконечно долгое время. Несмотря на все уверения товарищей, что кто-то с ними желает вступить в соглашение, я очень плохо этому верю. Ведь нельзя же победителям мира вступать в соглашение с бандитами, нарушающими элементарные принципы публичного и гражданского права! Да и нет в этом никакой нужды.



25 ноября
Положение без всяких перемен. Но от их продвижения нам ни радости, ни героев. У меня чувство, что все потеряно. В квартире — 3°; ночую, ютясь у теши. Сын лежит в постели, чтоб не простудиться еще больше. Сестра жены, Таня, выходит замуж в комиссариате за двоюродного брата, Алешу Гвоздева, для того чтоб получить 40 аршин ситца, щедро раздаваемого большевиками всем, кто через их посредство заключает брак.

27 ноября
Сегодня встретил сапожника Скурятникова, у которого шила обувь вся шикарная Москва; теперь его кормит сапожник, который, вероятно, у него работал, — у него пропало все, и они расстреляли его единственного сына.

1 декабря
Двухдневная поездка в Гребневскую санаторию. Здоровье Нины пока в том же положении. Моя надежда заключается в длительном пребывании ее там, что, может быть, несколько восстановит ее надорванные силы и позволит ей перезимовать. Я сознаю, что это последняя и[ли] одна из последних ставок, и под влиянием этих дум я провел много тревожных часов. Вот еще один из примеров жертв войны и революции. Ее организм не вынес потрясений, нервная система дала трещину, а предрасположение к сахару указало путь к разрушению организма; так как темперамент ее не создан для борьбы с болезнью, то и это создавало новые и неблагоприятные условия. И вот результат — она инвалид, а наш дом сметен и обращен в ничто.

4 декабря
Большевики ожидают нападения с запада. Что это будет за нападение, трудно сказать слепым кротам. Все, что было до сих пор, скорее показывает неосновательность походов на РСФСР и особую манеру владык вопить ранее, чем их схватят за горло, чтобы потом, когда минует воображаемая опасность, орать: «Мы непобедимы». Чисто жидовская тактика. Объективный показатель есть только один: квазиделегацию Красного Креста выгнали из Польши и теперь не пускают отсюда поляков, которые собрались было ехать домой. Университет умер; Музей замирает; здоровье Нины не поправляется. Чего остается ждать?

10 декабря
Болезнь вдруг резко ухудшилась и приходила к своей естественной развязке — «диабетической коме». Все произошло сразу накануне вечером. В 3 часа Нина вдруг стала возбужденно заговариваться, а в 5 часов она уже впала в тот сон, из которого нет возврата. Он продолжался 31 час, и она скончалась в ночь на 7-е в 11 часов вечера.

9/26, в мои именины, совершали отпевание и поставили Нину в холодной церкви, чудесной, стильной, светло-белой и голубой, точно преддверие небес, куда переселилась моя пра- ведница, и затем, поблагодарив всех за теплое участие, мы отправились пешком в обратный путь.

Сегодня, 27/10, я обходил разные совдепии и довольно легко получил разрешение на погребение ее в Новодевичьем монастыре. Наш бедный Володя мужественно переживает свое первое великое горе: он многое понимает, но старается сдерживаться и таит скорбь в своей маленькой ребяческой душонке. Задачей нашей будет поддерживать в нем культ матери, которого та так заслуживает. Вот она, безвинная, в медленных муках погибшая жертва зверских аппетитов немцев и неистовств русских революционеров. Исходной точкой болезни были ужасы войны; невозможность изъять Нину из кипящего котла русских безобразий довела ее до рокового конца. Да будут прокляты и прусские юнкеры, и русская сволочь вместе с ними.

До сих пор биты были мои ставки на общественные дела; теперь бита моя главная жизненная ставка; я стал одиноким стариком, вступившим в тот период жизни, который можно назвать кладбищенским. Все дорогое, все люди, которых любил, — все в могиле, за исключением света в окошке — Володи. Бродить между могильными камнями — вот все, что остается мне в личном моем уделе.

Я слишком много остановился на личных чувствах, которых избегал в этих заметках. Но ведь моя личная катастрофа стоит в прямой связи с катастрофой общей, и потому я и описываю ее здесь. Когда я приехал в Москву и спрашивал о том, что брешут в Москве, — никто не мог ничего ответить. Никто газет не читает. Москва в маразме и даже не плодит слухов.

17 декабря
Все эти дни я по-прежнему жил моим личным горем. Общие дела отошли куда-то далеко. Мне вспоминается один эпизод из одного романа Салиаса: богатый купец, все потерявший в чуму, сам вырыл себе могилу и, легши в нее, повернулся к стенке и перестал думать. Я сам себе напоминаю этого купца. Я просто более ничего не думаю и ничего не жду. Мне только до сих пор непонятно, что вокруг меня так вдруг стало пусто и что я осужден на вечное одиночество. Сегодня я начал заниматься делами, и мне казалось, что это лучше, но как только останешься один сам с собою, так и ловишь себя на мысли, что вот-вот расскажешь что-нибудь, когда приедешь в Посад или в санаторий к моей дорогой Нинке, которой нет и никогда не будет.

19 декабря
Общими делами я совершенно перестал интересоваться. Я теперь чувствую и познаю, что такое чувство мертвого спокойствия. Я вижу и знаю, что у меня более нет родины, нет семьи, что моя деятельность замирает, как ненужная; остается только сын, которого нужно спасти, — вот вся цель моей жизни и деятельности.

24 декабря
Мое состояние душевное превращается в какое-то окаменение. День за днем проходит, и думаешь, слава Богу, что еще одним днем меньше. Русская трагедия вошла в стадию мрака. Запрудский Васька Никифоров посетил меня и принес в гостинец сухарей... Спрашивал меня, не хочу ли я поехать в деревню. Я ответил, что деревня для меня умерла и что больше я туда не поеду.

26 декабря
И. Ильин говорил мне о своей беседе с Каменевым; тот удивлялся, почему русская интеллигенция не с ними. Я нахожу, что русская интеллигенция заслужила, чтобы большевики думали, что она должна быть с ними. Мор кругом увеличивается; сегодня в их газетах я обратил внимание на заявление Клемансо, что западные державы возведут колючую проволоку вокруг советской России. Я думаю, что это так и будет, несмотря на ходящие слухи об интервенции поляков.

29 декабря
С.Д. Бахарев рассказал мне свою эпопею. Он был в Саратовской губернии, проехал оттуда в Каширу на тормазе, на паровозе и пешком, а теперь поступил на железную дорогу конторщиком. Еле справляется с прокормлением семьи. Наслышался самых ужасающих рассказов — 2 достоверных случая того, как едят людей; ассистенты университетских лабораторий едят собак и кошек. И все это производится тихо, смирно и без шума. Вчера весь день сидел с Володей, который, слава Богу, здоров и хорошо упитан. Чувствую нравственное утомление, какого не испытывал давно.
Продолжаются слухи о каких-то нападениях с запада. Сегодня рассказывали, что большевики спешно перебрасывают войска на польскую границу. Где истина и где ложь?

31 декабря
Кончается самый ужасный для меня год.
Впереди ничего — ни в частной жизни, ни в общих перспективах. Революция съела у меня все, что было у меня самого дорогого, и оставила мне пока хрупкое бремя в виде малолетнего сына, воспитать которого при современных условиях более чем проблематично. Днями я испытываю тяжелую невыразимую тоску, из которой нет выхода, как нет выхода и из нашей жизни. Холод, голод, смерть нравственная и физическая — вот удел всех, кто не приспособился и не спекулирует. Сегодня услыхал, что бельгийцев предполагают также выпроводить. Счастливые Вилькены. Дай Бог дожить, чтобы за ними последовать.